Каждый восьмой человек в мире живет с психическим расстройством, такие данные приводит ВОЗ. Пандемия только усугубила ситуацию: за первый год уровень тревожности и депрессии вырос на 25%.
В России в 2023 году количество выявленных ментальных расстройств стало рекордным за последние десять лет.
Мы попросили наших читателей, живущих с ментальными расстройствами, поделиться своим опытом – что помогает им справляться с трудностями и чего не хватает в понимании со стороны окружающих.
"Болезнь – это страшное одиночество": жизнь с ПТСР в эмиграции
Ирина родилась в Казахстане, в подростковом возрасте переехала с родителями в Петербург, а с 2010 года живет в США. Сейчас ей 43 года.
Около семи лет назад ей поставили диагноз – комплексное посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). Она считает, что ПТСР в ее случае – это реакция психики на травматичный опыт: побои со стороны отца, эмоциональную жестокость матери и изнасилование дядей, пережитое в детстве.
"После постановки диагноза мне сразу стало легче. Потому что до этого были мысли, что я сумасшедшая, что меня дьявол захватил. А потом ты приходишь к профессиональному доктору – он тебе объясняет, что проблема действительно есть, но это не конец света, и с этим можно жить. А если лечиться, жизнь может значительно улучшиться", – рассказывает Ирина.
К психиатру она попала по настоянию бывшего мужа. Он настаивал, что "с ней что-то не так". Позже Ирина поняла, что из-за травм у нее с детства сформировались исключительно деструктивные отношения с мужчинами:
"У меня было желание всем угождать, не было способности говорить "нет". Я деструктивно выбирала мужчин, которые мной просто пользовались, особенно в подростковом возрасте. Любой человек тебя пальчиком поманит, и ты идешь за ним, как собака за колбаской. В итоге мужчины тобой просто пользуются, а ты все равно остаешься с ними: играешь в такую игру, как Том и Джерри. Он тебя бьет, унижает, а ты хочешь быть к нему ближе. Это такой паттерн из детства, когда ты хочешь маминой любви, а ей не до тебя. Ты выкладываешься, стараешься: приносишь пятерки, убираешь квартиру. А мама этого не видит – у нее просто нет такой способности. И ты вот этот паттерн потом повторяешь огромное количество раз, уже с мужчинами".
Переломным моментом для Ирины стала терапия. За эти годы она попробовала разные подходы, но главным открытием для нее стала группа поддержки в США.
"Когда ты приходишь туда, ты понимаешь: ага, я не одна, – делится женщина. – Это очень важно, потому что болезнь – это страшное одиночество. Это такое одиночество, когда ты как будто живешь с инопланетянами. Никто тебя не понимает. А в группе поддержки есть люди, которые даже если на сто процентов тебя не понимают, но все равно знают, что с тобой произошло, какую боль ты проживаешь".
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: В Латвии тренер по фигурному катанию работает с детьми с аутизмом и синдромом Дауна: "Доказать, что эти дети умные и талантливые"Группа поддержки стала для Ирины первым местом, где она почувствовала себя в безопасности, где она поняла, что может быть собой и не бояться осуждения. В повседневной жизни она часто сталкивается с непониманием, а иногда даже агрессией. "Люди порой сторонятся меня, называют странной, говорят другим: "Лучше с ней не связывайся", – добавляет женщина.
Сложнее всего, по словам Ирины, ей было в России, куда она сейчас иногда ненадолго возвращается:
"Люди там более агрессивные. На тебя там постоянно орут, тебя оскорбляют, нарушают твои личные границы. И у тебя вообще не остается сил с этим бороться. И если на обычного человека когда наорали в поликлинике, он просто подернул плечами и пошел дальше, для меня это словно автоматная очередь рядом со мной. Ощущается это как сигнал от мозга "я сейчас умру".
Помимо терапии, справляться Ирине помогает и ее пес – сертифицированное животное эмоциональной поддержки. Она прошла с ним специальную подготовку по рекомендации психиатра.
"Дороже собаки у меня никого нет, – говорит женщина. – Вот мне плохо – он со мной. Хорошо мне – он со мной. Я не могу встать с кровати – он со мной. Я на костылях была, когда уходила от бывшего мужа, и не могла вывести его даже в парк – он через несколько дней все понял: около порога все свои дела сделал, и мы пошли обратно".
Ирина признается: одиночество по-прежнему остается самой тяжелой частью жизни с ПТСР: "Я живу с ощущением дыры внутри. У меня нет такого состояния, когда я себя просто чувствую счастливым человеком. У меня не бывает состояния покоя, удовлетворения. У меня есть только обида, страх, боль".
И хотя люди все чаще начинают говорить о ментальных расстройствах, понимания все равно пока не хватает, уверена женщина. "У меня есть документ, где говорится о моем диагнозе, что у меня может случиться паническая атака. Я ношу его с собой. Но мне кажется, этого недостаточно, – говорит Ирина. – Мне нужно что-то вроде инвалидного кресла, потому что если ты в инвалидной коляске, к тебе люди хоть какую-то толику уважения и сочувствия проявляют. А у меня ведь внутри такое же состояние, как у человека с [физической] инвалидностью, но этого никто не видит".
Клиническая депрессия из-за эндометриоза и шизофрения
Наша читательница Ольга живет в России. Ей 38 лет, и пять лет назад она получила диагноз – шизофрения.
Она считает, что болезнь началась на фоне длительного гормонального лечения эндометриоза – хронического заболевания, при котором ткань, выстилающая полость матки, начинает расти вне этого органа. Очаги эндометриоза чаще всего поражают яичники, маточные трубы и брюшину, но могут затрагивать и другие органы – например, мочевой пузырь или прямую кишку.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: "Терпи, ты же девочка". Как плохая диагностика эндометриоза и отсутствие эффективного лечения связаны с гендерным неравенствомПри лечении эндометриоза Ольгу три раза вводили в искусственный климакс: "Я тяжело переносила это морально. У меня вырастали [новые очаги эндометриоза] на мочевом пузыре, на кишечнике. Все это резали и резали, но новые очаги все равно появлялись. Я впала в клиническую депрессию. Мне долгое время не могли подобрать подходящие антидепрессанты, а потом в 2019 году у меня случилась попытка суицида. Мне кажется, это и было спусковым крючком к началу шизофрении".
После попытки самоубийства у Ольги начались провалы в памяти – со временем почти стерлись подробности из прошлой жизни. При этом внешне все вроде бы стало налаживаться. Пока через несколько месяцев она не начала замечать за собой странности.
"Сначала я стала гиперчувствительной к словам людей, – рассказывает Ольга. – Был конфликт с сестрой мужа, когда я накричала на нее и обиделась, что муж меня не поддержал. А потом пошла ночью из деревни босиком в город – мы тогда были в гостях у родителей мужа. Муж догнал меня, стал останавливать, а я кричала на всю деревню и вырывалась. Я никогда себя так раньше не вела".
Затем у Ольги появилось ощущение, что она теряет контроль над реальностью. "Я стала очень общительной, чувствовала себя "в потоке" и на подъеме сил, – делится женщина. – У меня не было зрительных или слуховых галлюцинаций, но все казалось взаимосвязанным. Я везде видела "тайные знаки". А потом мне начало казаться, что за мной следят, что в доме жучки спецслужб. А я Бог и на связи со Вселенной".
Во время одного из таких эпизодов муж ушел к родителям. А Ольга осталась одна наедине со своими страхами. Позже, уже в психиатрической больнице, она узнала, что это был шизофренический психоз. Ей назначили лечение, и состояние стало постепенно стабилизироваться.
"Было очень тяжело. Я не могла поверить, что это произошло именно со мной. Ревела, когда мозг "очистился" от психоза, из-за того что я наговорила и как больно сделала близким во время обострения", – говорит Ольга. Через полтора года у нее случилось новое обострение – она перестала принимать лекарства.
Из-за диагноза Ольге пришлось уйти с прежней работы. Сейчас она – менеджер маркетплейсов. Эта работа позволяет ей не общаться с людьми напрямую и выполнять задачи из дома. Раньше Ольга работала в творческой сфере, но в коллективе ей теперь тяжело.
От нее ушел муж и отдалились несколько подруг: "Они просто испугались моего поведения. Потом я пыталась объяснить им, что это болезнь. Но они просто решили вычеркнуть меня из своей жизни".
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Первая в Украине пекарня, где работают люди с особенностями развития
Однако рядом остались те, кто продолжает Ольгу поддерживать – две близкие подруги, которые видели ее в моменты обострений и не отвернулись, мама и сестра. А недавно у нее появилась еще одна подруга, которой она сразу открыто рассказала о диагнозе.
Ольга говорит, что в обществе до сих пор не хватает знаний о ментальных расстройствах. "Я не должна бояться сказать человеку, что у меня шизофрения. А я боюсь. Особенно если это отношения с мужчиной", – признается женщина.
Она добавляет, что сталкивается и с трудностями при получении необходимых лекарств: "Я теперь "зависима" от таблеток и постоянно переживаю, что со мной будет, если их нельзя будет достать. На обычных бесплатных препаратах я как овощ".
Лекарство, которое Ольге прописал психиатр, она сейчас покупает за свой счет – на это уходит около 4,5 тысяч рублей в месяц (больше $57). Для сравнения: медианная зарплата в России к марту 2025 года составляла чуть больше 58 тысяч рублей (почти $740).
"Конечно, я хотела бы никогда не сталкиваться с этой болезнью, не проходить через это, – добавляет Ольга. – Самый страшный сон для меня – это снова сойти с ума. Периодически я прокручиваю в своем уме, что было тогда, как я себя вела и что говорила. И мне очень страшно и стыдно. Тем, кто проходит сейчас через подобное, хочу сказать: берегите себя, вы у себя одни, не пренебрегайте своим психологическим состоянием. Однажды это может "выстрелить" в нечто серьезное, и обратной дороги уже не будет. И держитесь за хороших людей в своем окружении – тех, кто не предаст".
Муж как ключевой взрослый и диагноз РАС в 42 года
Вера (имя изменено) тоже верит в силу окружения. Сейчас ей 44 года, и хотя она давно подозревала у себя особенности психики, диагноз расстройства аутистического спектра (РАС) она получила только в 42 года.
Вера родом из Краснодара, сейчас живет в Сербии. Впервые о РАС она услышала в 12 лет: "Мама повела меня к психологу, та порекомендовала ей пойти со мной к психиатру. Мама отмахнулась: "Ну какой аутизм, если она говорит и хорошо учится". До трех лет я была, можно сказать, обычным ребенком – активным, скорее более развитым, чем ровесники. Но в три года случился откат в развитии и речи, пропал зрительный контакт. Я подолгу кружилась на одном месте и часто не обращала внимания на взрослых. Родители списали это на ревность после рождения брата. В итоге я замкнулась в себе. В саду играла с варежками или ветками, дети меня сторонились, но мне было все равно. А родители ничего не предпринимали, кроме наказаний".
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: "Как будто терпят". Как диагностируют аутизм у взрослых и может ли человек с РАС устроиться на работу и найти друзейШкольный старт оказался для Веры тяжелым. Родители уехали с младшими детьми работать в Африку, а ее оставили с бабушкой и дедушкой. Сначала Вера с трудом понимала речь, не умела писать и рисовать. Но к третьему классу догнала одноклассников.
"В связи с переездами я сменила десять школ. Училась я хорошо, так как при раздаче мне досталась "фотографическая память". Я запоминала и обрабатывала большие объемы информации и в нужный момент доставала из памяти картинку, – рассказывает женщина. – Но я не была контактной. У меня не было друзей. Самое безобидное, что я слышала о себе, – "не от мира сего", "оставьте ее, она странная". Даже родители называли меня дикаркой".
После школы Вера поступила на юридический факультет, и жизнь начала налаживаться. Появилась подруга, потом семья – муж и дети.
"Муж оказался для меня тем самым ключевым взрослым, который так нужен людям с особенностями. Он своей любовью сделал для меня больше, чем родители "ежовыми рукавицами". Когда родились наши дети, он учил меня общаться с ними. Я делала все механически. Да, они на здоровом питании, я забочусь об их здоровье, они эрудированны, так как на их самые простые вопросы я им выдавала лекции на любую тему. Мы очень много читали. И я не считаю себя плохой мамой, но все-таки эмоциональной составляющей не хватает", – признается Вера.
Вместе с диагнозом РАС в 42 года она получила еще обсессивно-компульсивное (ОКР) и тревожное расстройства, хотя изначально обращалась к психиатру по поводу депрессии. В серьезность диагноза поверили только муж и сестра, но Вера говорит, что сама диагностика принесла ей огромное облегчение:
"Внешне я не кажусь какой-то особой. Единственное, люди спрашивают: что не так у меня с лицом. Оно им кажется безэмоциональным, испуганным, – говорит Вера. – Еще у меня проблемы с коммуникацией. Я слишком восприимчива ко всяким раздражающим факторам, не люблю прикосновений, все воспринимаю буквально, никогда не понимаю, шутит человек или нет. Когда чем-то увлекаюсь, пропадаю – могу не спать ночами, пока не разберусь с задачей. Мой главный человек – это муж. Помимо того, что он работает, делит со мной быт и родительство, он сильно поддерживает меня и проходит со мной самые сложные моменты".
"Как будто тебя заперли в адской клетке": госпитализация и жизнь с депрессией
Наш читатель Евгений тоже говорит, что диагноз принес ему облегчение. Сейчас ему 31 год, он живет в России. Долгое время он чувствовал подавленность, но в какой-то момент к этому добавились суицидальные мысли и странные физические симптомы. Он описывает их так: "Я буквально замираю и не могу встать".
С этим приступами Евгений пошел сначала к неврологу и эпилептологу, но те ничего не нашли и посоветовали обратиться к психотерапевту.
"К тому моменту эти состояния стали уже невыносимыми, – делится Евгений. – Если раньше они могли занимать часик-полтора, то в начале прошлого года они длились уже примерно четыре часа. Это ощущалось как будто тебя заперли в адской клетке, и ты не можешь из нее выбраться".
Евгений заметил, что "замирания" возникали у него после сильного стресса. Из-за проблем со спиной он редко выходит на улицу и работает из дома, поэтому внешне жизнь почти не изменилась. Но внутри было ощущение полной изоляции.
Психотерапевт поставил диагноз – тревожно-депрессивный синдром и расстройство приспособительных реакций. Евгений начал принимать антидепрессанты.
А затем ему предложили пройти обследование в психиатрической больнице: "Ну раз предлагают, я согласился. Врачи лучше знают. К тому же хотелось уже как-то с этими состояниями разобраться, чтобы полегче стало и работоспособность вернулась".
В больнице Евгений прошел курс лечения, научился справляться с приступами с помощью различных практик, а также получил уточненный диагноз: депрессивный эпизод.
Реакция семьи была разной. Мама восприняла новость спокойно. А вот отец и брат диагноз не приняли: "Брат – такой человек, что он считает: со всем можно справиться на силе воли. Вот у тебя спина болит – это у тебя силы воли недостаточно. У всех болит. Нужно просто стараться, что-то делать. Если у тебя депрессия и ты просто не можешь встать с кровати, ты берешь и себя превозмогаешь".
Зато друзья поддержали Евгения полностью. Он делился с ними своими переживаниями до начала лечения, и они всерьез за него переживали.
"У меня в компании несколько человек занимаются с психологами. Остальные справляются сами, но все в этом, так или иначе, разбираются, – говорит Евгений, – Я попал в такое отделение, где телефоны разрешены, и даже писал друзьям шуточные отчеты из больницы. Рассказывал, что к чему, чему там научился, чем мы там вообще занимаемся. Что вот на зарядку ходил или что соседи по палате научили играть в шахматы".
После выписки и нескольких недель на антидепрессантах Евгений почувствовал настоящие перемены. У него улучшилось настроение, пропали суицидальные мысли. Он стал гораздо больше работать. "Оказалось, что я теперь даже чувствую запахи травы и дуновение ветерка. Жизнь совсем переменилась", – заключает Евгений.
"Маска как будто вросла в мое лицо": жизнь с "улыбающейся" депрессией
Наша читательница Аля из Петербурга тоже знакома с депрессивными состояниями. Ей 40 лет, и у нее диагностировано большое депрессивное расстройство.
Два года она принимала антидепрессанты и за это время заметно восстановилась: справилась с паническими атаками, смогла снова выходить на работу и общаться с людьми. Но со временем симптомы вернулись.
"У меня атипичная депрессия. Ее еще называют "улыбающейся", – рассказывает Аля. – Я каждый день испытываю физическую боль в разных частях тела. Чаще всего это нейропатическая боль, которая не снимается привычными обезболивающими, но она уходит во сне. Ночь – самое любимое для меня время. Во сне душа не болит. Но очень часто мне не хочется просыпаться в этот мир".
Самым трудным для Али стало осознание, что депрессия – не что-то, что "проходит", а то, с чем нужно научиться жить. Женщина перестала общаться с теми, кто обесценивал ее состояние. Но даже близкие не всегда проявляли понимание:
"Я часто слышу от родителей, что они как-то справлялись, а мы совсем слабые. От них я не встречаю понимания и принятия, поэтому не говорю о своем состоянии, скрываю свои чувства. Так легче и проще. Думаю, я уже и не могу по-другому. Маска как будто вросла в мое лицо".
"Немой страх" и отказ признавать диагноз
Нина (имя изменено) тоже не понаслышке знает, что такое депрессия. Ей 34 года. Она родом из Казахстана, а сейчас живет в США.
О диагнозе "депрессивный синдром" она впервые услышала от психолога. Обратилась к нему из-за тревожности, панических атак, постоянной сонливости, чрезмерной эмоциональности и трудностей с самоконтролем.
"Я тогда жила по соседству с взбалмошным человеком, который мог тарабанить по стенам от того, что ему чудились какие-то звуки, орал, когда дверью хлопали. Каждый раз при мысли о том, что вот сейчас нужно сходить вынести мусор или сходить в магазин, у меня потели ладошки и начинало учащенно биться сердце. В глазах темнело. То же самое происходило, когда я слышала стук в дверь, звук открывающейся двери соседа, его голос за стенкой. Меня сковывал какой-то немой страх", – рассказывает Нина.
Переехать не было возможности, и Нина пыталась адаптироваться. Но когда услышала диагноз, восприняла его как приговор:
"Я помню, что я заплакала и пыталась оправдаться, доказать, что депрессия – это не про меня. Что я сильная. Понятное дело: я тут по причине того, что мне необходима помощь, но депрессия – это уже чересчур".
Почти полгода Нина отрицала диагноз. Но по совету психолога все же подала в суд, чтобы получить охранный ордер на соседа. Суд она выиграла, но легче не стало.
Позже Нина обратилась к психиатру. Диагноз подтвердили, а также добавили: посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) и синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ).
До принятия своего диагноза Нина признается, что относилась к людям с ментальными особенностями с презрением. А теперь мечтает о большем понимании и эмпатии в обществе:
"Вопреки всему, что вы видите на экранах телевизоров, люди с депрессивным расстройством не лежат на диванах, задернув шторы. Чаще всего нас вообще не вычислить в толпе. Это одна из причин, по которой следует относится к окружающим немножко добрее. Нам никогда не узнать, что именно творится на душе у человека напротив".